Неточные совпадения
Выбор места для бивака в таком лесу всегда доставляет много затруднений:
попадешь или на камни, опутанные корнями
деревьев, или на валежник, скрытый
под мхом.
В большом лесу во время непогоды всегда жутко. Та к и кажется, что именно то
дерево,
под которым
спишь,
упадет на тебя и раздавит. Несмотря на усталость, я долго не мог уснуть.
Приближалась осень. Листва на
деревьях уже стала
опадать на землю. Днем она шуршит
под ногами, а вечером от росы опять становится мягкой. Это позволяет охотнику подойти к зверю очень близко.
Место для своего ночлега он выбирал где-нибудь
под деревом между 2 корнями, так что дупло защищало его от ветра;
под себя он подстилал кору пробкового
дерева, на сучок где-нибудь вешал унты так, чтобы их не
спалило огнем.
Приятно и жутко
спать в саду
под деревом, прислушиваясь к ночным шопотам и шорохам…
Мне кажется, что я не
спал, но все-таки место, где мы стоим, для меня неожиданно ново: невдалеке впереди мостик из свежих бревен,
под ним темная речка, по сторонам лес, и верхушки
дерев сонно качаются в синеве ночного неба…
Мы сняли с себя ружья и прислонили их к
дереву, затем принялись ломать сухие сучья. Один сучок
упал на землю. Я наклонился и стал искать его у себя
под ногами. Случайно рукой я нащупал большой кусок древесного корья.
Форейтор, ехавший кучером на телеге, нарочно оставленный обмахивать коней, для чего ему была срезана длинная зеленая ветка,
спал преспокойно
под тенью
дерева.
Почти на том же самом месте дороги, где часа два тому назад они настигли Эмиля, — он снова выскочил из-за
дерева и с радостным криком на губах, помахивая картузом над головою и подпрыгивая, бросился прямо к карете, чуть-чуть не
попал под колеса и, не дожидаясь, чтобы лошади остановились, вскарабкался через закрытые дверцы — и так и впился в Санина.
Надо мною звенит хвойный лес, отряхая с зеленых лап капли росы; в тени,
под деревьями, на узорных листьях папоротника сверкает серебряной парчой иней утреннего заморозка. Порыжевшая трава примята дождями, склоненные к земле стебли неподвижны, но когда на них
падает светлый луч — заметен легкий трепет в травах, быть может, последнее усилие жизни.
Дул ленивый сырой ветер, обрывая последние листья с полуголых
деревьев, они
падали на влажную землю и кувыркались по ней, разбегаясь в подворотни, в углы,
под лавки у ворот.
При самом ее начале, направо от дороги,
под двумя развесистыми березами, находилась мелочная лавочка; окна в ней уже были все заперты, но широкая полоса света
падала веером из растворенной двери на притоптанную траву и била вверх по
деревьям, резко озаряя беловатую изнанку сплошных листьев.
Было раннее утро; заря едва занялась; город
спал; пустынные улицы смотрели мертво. Ни единого звука, кроме нерешительного чириканья кое-где просыпающихся воробьев; ни единого живого существа, кроме боязливо озирающихся котов, возвращающихся по домам после ночных похождений (как он завидовал им!). Даже собаки — и те
спали у ворот, свернувшись калачиком и вздрагивая
под влиянием утреннего холода. Над городом вился туман; тротуары были влажны;
деревья в садах заснули, словно повитые волшебной дремой.
Под буквой С — пальмовый лес, луна, показывающая, что дело происходит ночью, и на переднем плане
спит стоя, прислонясь к
дереву, огромный слон, с хоботом и клыками, как и быть должно слону, а внизу два голых негра ручной пилой подпиливают пальму у корня, а за ними десяток негров с веревками и крючьями.
Егорушка думал о бабушке, которая
спит теперь на кладбище
под вишневыми
деревьями; он вспомнил, как она лежала в гробу с медными пятаками на глазах, как потом ее прикрыли крышкой и опустили в могилу; припомнился ему и глухой стук комков земли о крышку…
Аристарх. Погоди, безобразный! (Прислуге). Вы тут пьяные-то по саду путаетесь, так вы смотрите, там у меня в капкан не
попадите; на хорька поставлен. Тоже прислуга! Не плоше хозяина. Да там у меня змей
под деревом.
(Отцу). Ну, прощай, батюшка!
Спи, господь с тобой! А я теперь дождалась красных дней, я теперь всю ночку на воле просижу с милым дружком
под деревцем, потолкую я с ним по душе, как только мне, девушке, хочется. Будем с ним щебетать, как ласточки, до самой ясной зореньки. Птички проснутся, защебечут по-своему, — ну, тогда уж их пора, а мы по домам разойдемся. (Обнимает Гаврилу, садятся на скамью
под дерево).
Параша. Тихо… Никого… А как душа-то тает. Васи нет, должно быть. Не с кем часок скоротать, не с кем сердечко погреть! (Садится
под деревом). Сяду я да подумаю, как люди на воле живут, счастливые. Эх, да много ль счастливых-то? Уж не то чтобы счастия, а хоть бы жить-то по-людски… Вон звездочка
падает. Куда это она? А где-то моя звездочка, что-то с ней будет? Неужто ж опять терпеть? Где это человек столько терпенья берет? (Задумывается, потом запевает...
Отойдя вёрст двадцать от Алушты, мы остановились ночевать. Я уговорил Шакро идти берегом, хотя это был длиннейший путь, но мне хотелось надышаться морем. Мы разожгли костёр и лежали около него. Вечер был дивный. Тёмно-зелёное море билось о скалы внизу
под нами; голубое небо торжественно молчало вверху, а вокруг нас тихо шумели кустарники и
деревья. Исходила луна. От узорчатой зелени чинар
пали тени.
Эффект состоит в том, что вся дворовая и около дворов живущая птица закричит всполошным криком и бросится или прятаться, или преследовать воздушного пирата: куры поднимут кудахтанье, цыплята с жалобным писком побегут скрыться
под распущенные крылья матерей-наседок, воробьи зачирикают особенным образом и как безумные попрячутся куда ни
попало — и я часто видел, как
дерево, задрожав и зашумев листьями, будто от внезапного крупного дождя, мгновенно прятало в свои ветви целую стаю воробьев; с тревожным пронзительным криком, а не щебетаньем, начнут черкать ласточки по-соколиному, налетая на какое-нибудь одно место; защекочут сороки, закаркают вороны и потянутся в ту же сторону — одним словом, поднимется общая тревога, и это наверное значит, что пробежал ястреб и спрятался где-нибудь
под поветью, в овине, или сел в чащу зеленых ветвей ближайшего
дерева.
Под другим
деревом кучер вечно перегонял в медном лембике [Лембик — резервуар для перегонки и очистки водки.] водку на персиковые листья, на черемуховый цвет, на золототысячник, на вишневые косточки, и к концу этого процесса совершенно не был в состоянии поворотить языком, болтал такой вздор, что Пульхерия Ивановна ничего не могла понять, и отправлялся на кухню
спать.
Двор был тесный; всюду, наваливаясь друг на друга, торчали вкривь и вкось ветхие службы, на дверях висели — как собачьи головы — большие замки; с выгоревшего на солнце, вымытого дождями
дерева десятками мертвых глаз смотрели сучки. Один угол двора был до крыш завален бочками из-под сахара, из их круглых
пастей торчала солома — двор был точно яма, куда сбросили обломки отжившего, разрушенного.
Но вместо этого, сам не знает уж как, он изо всех ног побежал с плотины и спрятался
под густыми яворами, что мочили свои зеленые ветви, как русалки, в темной воде мельничного затора. Тут,
под деревьями, было темно, как в бочке, и мельник был уверен, что никто его не увидит. А у него в это время уж и зуб не
попадал на зуб, а руки и ноги тряслись так, как мельничный рукав во время работы. Однако брала-таки охота посмотреть, что будет дальше.
Кончилось все, а мы испугались, никак сообразиться не можем, друг на друга глядим: что же, мол, это такое — во сне али вправду? Только вдруг слышим: сзади, на том месте, где
спали мы,
под деревом, Буран у нас стонет…
Это была бешеная скачка. Лошади прижали уши и понеслись, точно в смертельном страхе, а ямщик то и дело приподнимался и без слова помахивал правою рукой. Тройка как будто чуяла, хотя и не могла видеть этих движений… Земля убегала из-под колес,
деревья, кусты бежали навстречу и будто
падали за нами назад, скошенные бешеным вихрем…
Желая расположить мое сочинение по всем квинтиллиановским правилам, с соблюдением законов хрии, я, обдумывая его, пошел по дороге, шел, шел и, не замечая того, очутился в лесу; так как я взошел в него без внимания, то и не удивительно, что потерял дорогу, искал, искал и еще более терялся в лесу; вдруг слышу знакомый лай Левкиной собаки; я пошел в ту сторону, откуда он раздавался, и вскоре был встречен Шариком; шагах в пятнадцати от него,
под большим
деревом,
спал Левка.
Теряя плащи, ушибаясь о
деревья, натыкаясь на камни и
падая, они бежали в горы, гонимые страхом, и в тишине лунной ночи звонко гудела земля
под топотом многочисленных ног.
Пальму привязали канатами, чтобы,
падая, она не разбила стен оранжереи, и низко, у самого корня, перепилили ее. Маленькая травка, обвивавшая ствол
дерева, не хотела расстаться с своим другом и тоже
попала под пилу. Когда пальму вытащили из оранжереи, на отрезе оставшегося пня валялись размозженные пилою, истерзанные стебельки и листья.
Долго они бродили по острову без всякого успеха, но, наконец, острый запах мякинного хлеба и кислой овчины навел их на след.
Под деревом, брюхом кверху и подложив
под голову кулак,
спал громаднейший мужичина и самым нахальным образом уклонялся от работы. Негодованию генералов предела не было.
Бежал он долго, сам не зная, где и куда. И очутился он в дремучем лесу, и
упал от усталости
под деревом, и долго лежал без сил и без памяти, как будто бы оставила его на время душа его.
Леший бурлит до Ерофеева дня [Октября 4-го, св. Иерофия, епископа афинского, известного в народе
под именем Ерофея-Офени.], тут ему на глаза не попадайся: бесится косматый, неохота ему
спать ложиться, рыщет по лесу, ломит
деревья, гоняет зверей, но как только Ерофей-Офеня по башке лесиной его хватит, пойдет окаянный сквозь землю и
спит до Василия парийского, как весна землю парить начнет [Апреля 12-го.].
Говорит Ярило: «Ты не плачь, не тоскуй, Мать-Сыра Земля, покидаю тебя ненадолго. Не покинуть тебя на́время — сгореть тебе дотла
под моими поцелуями. Храня тебя и детей наших, убавлю я нáвремя тепла и света,
опадут на
деревьях листья, завянут травы и злаки, оденешься ты снеговым покровом, будешь спать-почивать до моего приходу… Придет время, пошлю к тебе вестницу — Весну Красну́, следом за Весною я сам приду».
К осени мужик порадовался на свои лозины: шесть штук принялись. На другую весну овцы обгрызли четыре лозины, и две только остались. На другую весну и эти обгрызли овцы. Одна совсем пропала, а другая справилась, стала окореняться и разрослась
деревом. Но веснам пчелы гудьмя гудели на лозине. В роевщину часто на лозину сажались рои, и мужики огребали их. Бабы и мужики часто завтракали и
спали под лозиной; а ребята лазили на нее и выламывали из нее прутья.
Лист шелестя
упадет с
дерева, птица пугливо затрепещет крылом, сухая хворостинка хрустнет
под ступнею зайца — все эти звуки чутко слышатся в пригнетенном, недвижном воздухе.
Прикрываясь пальто, надетым в накидку, Павел Павлович медленным шагом обходил позицию. Всюду
под деревьями, на подостланных шинелях,
спали солдаты. Любавин вглядывался в их загорелые лица, полные безответной покорности судьбе, в эти, с виду такие невзрачные, простодушные лица, но принадлежащие тем серым, незаметным героям, от которых зависели теперь судьбы России. И, глядя на них, Любавин думал...
Лодка шла быстро; вода журчала
под носом; не хотелось говорить, отдавшись здоровому ощущению мускульной работы и тишине ночи. Меж
деревьев всем широким фасадом выглянул дом с белыми колоннами балкона; окна везде были темны: все уже
спят. Слева выдвинулись липы и снова скрыли дом. Сад исчез назади; по обе стороны тянулись луга; берег черною полосою отражался в воде, а дальше по реке играл месяц.
Одним скачком
попал он наверх, на плешинку,
под купой
деревьев, где разведен был огонь и что-то варилось в котелке. Пониже, на обрыве, примостился на корточках молодой малый, испитой, в рубахе с косым воротом и опорках на босу ногу. Он курил и держал удочку больше, кажется, для виду. У костра лежала, подобрав ноги в сапогах, баба, вроде городской кухарки; лица ее не видно было из-под надвинутого на лоб ситцевого платка. Двое уже пожилых мужчин, с обликом настоящих карманников, валялись тут же.
Мамаев. По рукам!.. Вот видишь, братец, деньги-то у меня есть… в этом комоде, да ключи запропастились…
под пол в щель что ли
попали, аль девка затеряла. А деньги самому нужны: барин мебель заказал —
дерева надо купить… время не терпит. Кстати, с тобою и инструментики.
На Татьяну Борисовну, как выражались дворовые села Грузина, «находило» — она то убегала в лес даже в суровую осень и пропадала там по целым дням, пока, по распоряжению графа, посланные его не находили ее сидящей
под деревом в каком-то оцепенении и не доставляли домой, то забиралась в собор и по целым суткам молилась до изнеможения, и тут уже никакие посланные не в состоянии были вернуть ее в дом, пока она не
падала без чувств и ее не выносили из церкви на руках, то вдруг, выпросив у графа бутылку вина, пила и поила вином дворовых девушек, заставляла их петь песни и водить хороводы, сама принимала участие в этих забавах, вдруг задумывалась в самом их разгаре, а затем начинала неистово хохотать и хохотала до истерического припадка.
— Я не здешний, — отвечал амаликитянин, — но поезжай далее, и ты увидишь
под деревом девочку, которая
пасет коз, — та здесь живет и всех знает — она тебе может сказать о том, кто тебе нужен.
Солнце начало пригревать его голову сквозь просветы
дерев и на повороте огненным потоком вливалось в глаза и слепило;
падали, тихо стукая, подъеденные червем яблоки, и
под черешнями, в сухой и рыхлой земле, копалась и кудахтала наседка с дюжиной пушистых желтых цыплят, — а он не замечал ни солнца, ни стука яблок и думал.